Автор «Правды против кривды» выдающийся русский историк Вадим Кожинов чётко и уверенно расставляет все слова и предложения в тексте русской истории по своим местам. Он не только ликвидирует противоречия и нестыковки в процессе познания нашей истории, но и манифестирует любовь ко всему русскому в любых его проявлениях

Эта книга – переиздание труда «История Руси и русского слова» - в равной мере своевременна и несвоевременна (Кожинов В.В. Правда против кривды. – М.: Изд-во Алгоритм, Изд-во Эксмо, 2006. – 512 с.).

Первое – потому что никогда прежде выбор пути развития России не происходил столь болезненно и неуверенно, как в наши дни. И потому авторитетнейшее мнение выдающегося русского историка, культуролога и публициста Вадима Валерьяновича Кожинова (1930 – 2001) как никогда кстати: в качестве пищи для ума или даже готовых тезисов для очередного идеологического диспута. Несвоевременность же книги – в её намеренной бескомпромиссности. Именно поэтому редакционное название книги – «Правда против кривды» – вполне отражает суть множества мелких и крупных конфликтов, назревших в русско-российской историографии и вскрытых Кожиновым. Эти конфликты лежат как в плоскости знания об истории, так и в сфере трактовки былого, а значит, и выводов из неё.

Кожинов стремился охарактеризовать те периоды и стороны истории Руси и русского Слова, которые либо мало известны широкому кругу людей, либо толкуются односторонне и просто неверно. А именно: рождение и судьба богатырского эпоса, противоборство Руси с Хазарским каганатом, "темное" время 910-930-х годов,- время "забытого" князя Олега II, судьбоносное перемещение центра Руси в XII веке, истинный смысл Куликовской битвы, понимаемый чаще всего ложно и, наконец, деятельность и взаимоотношения величайших духовных вождей Руси конца XV - начала XVI века - Иосифа Волоцкого и Нила Сорского. Кожинов не полемизирует с другими авторами, он чётко и уверенно расставляет всё по своим местам, ликвидирует противоречия и нестыковки, оперируя громадным объёмом сведений из самых разных источников. При этом он не претендует на роль истины в последней инстанции, избегает подытоживающих формулировок, а если и употребляет их, то максимально корректно, без идеологической пристрастности.

Вместе с тем, ряд линий, которые могут быть сплетены в единую мировоззренческую базу, безусловно, прослеживается. Трактовке Кожинова присущ приоритет долгосрочной идейно-нравственной мотивации в историческом процессе, наперекор прагматизму. Тем не менее, будучи фундаментальным учёным, он не мог не видеть, что одно и то же явление в разных обстоятельствах и с разных точек зрения может приносить как пользу, так и вред:

«Едва ли можно усомниться в том, что именно идеократическая и евразийская суть России определяла её беспрецедентные крахи и падения; однако не стоит сомневаться и в том, что именно эта суть выражалась в её великих победах и взлётах, в её, по словам отнюдь не благоволившего России Маркса, «мировых успехах»» (С.61).

Кожинов – увлечённый и увлекающий автор. К сожалению, по его книгам не изучают историю и литературу в государственных заведениях, а ведь это могло бы изрядно «подстегнуть» гуманитарную мысль. Историк не только раскладывает по полочкам все ключевые моменты главных событий и явлений, но и высказывает множество мыслей-афоризмов, заслуживающих быть включёнными во все возможные цитатники. Вдумайтесь только:

«Если уж называть Россию «тюрьмой народов», то, в точном соответствии с логикой, следует называть основные страны Запада не иначе как «кладбищами народов», а потом уж решать, что «лучше» - тюрьма или кладбище» (С.74).

Или например, вот такое интересное сопоставление автора:

«Франческо Петрарка и преподобный Сергий Радонежский были современниками, но решать, кто из них кого «опережал» - дело не только неблагодарное, но и просто нелепое, - хотя сопоставление этих двух личностей может многое прояснить» (С.45).

Книгу следует рекомендовать всем, кто желает не просто получить знания об истории русского народа, но и узнать нашу историю, прочувствовать её. Конечно, Кожинова можно упрекнуть за такие «непопулярные» идеи, как апология Монгольской империи или «евразийской» полиэтничности русского государства, но очевидно, что всякий, кому небезразлично наше прошлое и наша культура, обязан прочесть эту без малого классическую книгу.

Небольшой среднеазиатский городок, конец 60-х, ещё не отгремели битвы «физиков» и «лириков», ещё крутят в парке неподалёку «Джамайку». Детские воспоминания, - они всегда самые яркие.

Вторая смена в школе закончилась, за окном вечер, морозно. Тихонько поскрипывают батареи, клонит в сон. Однако мы продолжаем сидеть в классе – у нас «внеклассные чтения». Преподаватель истории, «бухарская» еврейка Эмма Захаровна рассказывает о Ганнибале. Сегодня, слава Богу, обошлось. Периодически нашу «Эмку» начинает нести, и она в очередной, мы уже сбились со счёта, который раз, может завести «бодягу» о еврейских погромах. Милая, добрая «Эмка», которая даже двоек никогда и никому не ставит, в такие минуты преображается. В её глазах начинает метаться огонёк безумия, голос начинает звенеть Рассказ о мирно ужинавшей еврейской семье к которой врываются осатаневшие от крови погромщики, потрясает детское воображение. Он неизменно заканчивается описанием трёхмесячного Ёсика которого, вытащив из люльки, разрывают надвое. Откуда она взяла этого «Ёсика» - до сих загадка. Бабушка, старая казачка, услышав однажды описание этого действа в моем пересказе, коротко, как отрезала, сказала: «Врёт, шалава». Несколько лет спустя наша Эмма Захаровна попадёт в «психушку». Шизофрения среди евреев обычное дело.

Спросите, чего я это в воспоминания ударился, заняться более нечем? Да нет, просто прекрасная иллюстрация. Во-первых, вывернутого наизнанку еврейского мировосприятия; во-вторых, есть ли у евреев свои кураторы. Человек родившийся за тысячи километров от мест самих погромов, человек родившийся много позднее самих погромов, воспринимает их как нечто произошедшее с ним самим. Скажете – пример нехарактерный, нездоровый человек и всё такое, а попробуйте сами поговорить с любым евреем. Если он будет достаточно откровенен, вы услышите тоже самое. В них это закладывают с самого раннего детства.

Поскольку байки школьной «училки» прекрасно укладывались в тогдашнюю версию нашей истории, я особо не «заморачивался». Впервые «разрыв шаблона» случился уже на четвёртом курсе. На одном из субботников преподаватель истмата милейший Сергей Анатольевич, немного, самую малость, перебрав, поведал «страшную» тайну – оказывается некоторые иерархи РПЦ тоже были черносотенцами. Если в плотине появляется маленькая дырочка, далее - просто вопрос времени.

Давайте начнём с конца, а именно с Гражданской войны. Это то единственное, действительно страшное для обычного местечкового еврейства время. Евреев грабили и убивали все, кому не лень – красные, белые, зелёные, бурые в крапинку. «Неверующим» рекомендую к прочтению книгу Гусева-Оренбургского «Багровая книга. Погромы 1919-1920 гг. на Украине» (Харбин, издание Дальневосточного Еврейского Общественного Комитета помощи сиротам-жертвам погромов («ДЕКОПО»), 1922.) . Но, позвольте, разве не грабили и не убивали всех остальных? Погибшие евреи только малая толика всех сгинувших в пламени братоубийственной войны. В связи с этим хочется привести слова одного из основателей сионизма г-на Жаботинского: «Когда евреи массами кинулись творить русскую политику, мы предсказали им, что ничего доброго отсюда не выйдет ни для русской политики, ни для еврейства» (Жаботинский, соч., стр. 73). Помните у пророка Осии: «Так как они сеяли ветер, то и пожнут бурю» (Осия 8:7) . Евреи, однако, ничего не поняли и ни чему не научились. И вот уже в наши дни некий Самсон Мадиевский на сайте lechaim.ru в статье «Евреи и русская революция: был ли выбор» задаёт вопрос и сам на него отвечает: «Как и почему советский коммунизм превратился впоследствии из силы, осуждавшей антисемитизм, боровшейся с ним, в самую весомую из антиеврейских сил послевоенного мира, – тема особая, требующая отдельного разговора. Но даже если бы миллионам российских евреев, живших в предреволюционную эпоху, в годы революции и гражданской войны, дано было предвидеть эту метаморфозу, их поведение все равно определяли бы обстановка и условия текущего, а не будущего времени. Им все равно пришлось бы решать проблемы, актуальные тогда. Могло ли быть иначе?» Вывод говорящий и надо сказать весьма печальный. О чём тогда «плач»?

«Вообще едва ли можно оспорить тот факт, что религиозные и иные идеологические "доводы" выступали всегда как средство "оправдания" погромов, а не как их причина. Это недвусмысленно показал видный еврейский ученый Д.С.Пасманик в статье "Погромы в России" (ЕЭ, т, 12, с. 620), утверждая, что у погромщиков не было "явно выраженной расовой вражды... Не раз те же крестьяне, которые грабили еврейское добро, укрывали у себя спасающихся евреев". Кстати сказать, тогда, во времена российских погромов, констатирует ЕЭ, "только немногие говорили о племенной и расовой ненависти: остальные считали, что погромное движение возникло на экономической почве" (там же, с. 634). Это уже позднее была выдумана или же, в крайнем случае, непомерно раздута некая якобы характерная для населения России ненависть к евреям как таковым.». (В.Кожинов, «Правда о погромах»)

Переходим к погромам в Российской Империи до революции 17-го года. Любой, будь то еврей или просто «жидовствующий», говоря о погромах, обязательно упомянет так называемые одесские «погромы». Простите, разве можно назвать погромами «разборки» крупных ОПГ в начале 90-х? А в 1821, 1859 и 1871 годах в Одессе имели место именно «разборки» между двумя российскими ОПГ – еврейской и греческой. О погромах как явлении, пожалуй, можно говорить начиная с 1881 года, после убийства императора Александра II. Начавшись в Елисаветграде, погромы бушевали по всей России вплоть до 1884 года. Теперь внимание на итоги этих погромов – евреев убито 2, русских крестьян 19, последние убиты войсками, наводившими порядок. Это я к вопросу о том, что правительство потакало погромщикам. Еврейский историк Ю. И. Гессен писал, что главными виновниками тех погромов были революционеры-народовольцы, считавшие, что погромы соответствовали планам революционеров.

Один из самых кровавых погромов – Кишинёвский погром 1903 года. Данные по погибшим разнятся, однако согласно официальным данным погибших было 42 человека, из них 38 евреи. Разгромлено 1350 домостроений, 500 из них – еврейские лавки. Об этом погроме стоит поговорить более подробно и вот почему. Практически сразу после погрома Петербургское «Бюро защиты евреев» заявляет: «Как только мы узнали, при какой обстановке происходила Кишинёвская бойня, для нас стало ясно, что эта дьявольская затея никогда не имела бы места... если б она не была задумана в Департаменте полиции и не выполнялась по приказу оттуда». Главной их целью разумеется был министр внутренних дел Плеве, позднее убитый эсером Созоновым. Адвокат Зарудный, которому еврейская община поручает заняться этим делом, неоднократно заявлял, что располагает материалами, свидетельствующими о причастности к погромам начальника Кишинёвского Охранного отделения Левендаля. Могу только отметить, «доказательств» никто и никогда не видел, до сих пор ждём-с. В качестве «доказательства» одно время фигурировало некое послание, якобы отправленное Плеве Левендалю, оно даже было опубликовано в газете «Таймс». Но, вот незадача, в Еврейской Энциклопедии (1996 г.) читаем: «Текст опубликованной в лондонской газете «Таймс» телеграммы Плеве... большинство исследователей считают подложным». Стоит добавить, ложь - главное оружие евреев.

Немного об этническом составе тогдашнего Кишинёва. На 1903 год в Кишинёве проживало 50 тыс. молдаван, 50 тыс. евреев, 8 тыс. русских, большая часть которых была малоросами. Цифры разумеется приблизительные, но это лучше, чем совсем ничего, особенно когда в погромах начинают обвинять именно русских.

Поводом для погрома послужила статья о ритуальном убийстве христианского мальчика в Дубоссарах опубликованная в газете «Бессарабец». Сами погромы начались 6 апреля, однако роковым для евреев стало 7 апреля, в этот день выстрелом из револьвера был убит евреями подросток Останов. Примерно с 5 часов пополудни погромы лавок перешли в убийства евреев. И вот ещё какая странность, когда называют одного из главных организаторов погромов, его имя почему-то всегда произносят на русский лад - Павел Александрович Крушеван(?). На самом деле это был некто Паволаки Крушеван – молдаванин.

И опять возвращаюсь к теме бездействия правительства. При усмирении погрома пострадали 7 солдат и 68 полицейских, арестовано к утру 9 апреля 816 человек, губернатор фон-Раабен и ещё несколько должностных лиц после кишинёвского погрома были немедленно смещены – это всё результат «бездействия».

По результатам судебного следствия из 816 арестованных – 250 были освобождены от следствия и суда по бездоказанности обвинения, 466 человек получили судебные решения за мелкие преступления, 37 человек обвинялись в убийствах и насилиях, 12 из них были оправданы, 25 найдены виновными и приговорены к лишению всех прав состояния и каторге или арестантским ротам. Евреев среди осуждённых не было ни одного, хотя только они пользовались огнестрельным оружием.

Даже такой русофоб как г-н Солженицин и тот был возмущён ложью вокруг Кишинёвского погрома: «Кишинёвским погромом воспользовались, чтобы нарицательно и навсегда заклеймить Россию. И сегодня любая честная историческая работа на эту тему требует отличить ужасную правду о Кишинёве от коварной о нём неправды». (А.И. Солженицин, «Двести лет вместе»)

После опубликования 17 октября 1905 года «Манифеста об усовершенствовании государственного порядка» (http://www.hist.msu.ru/ER/Etex... по России прокатывается новая волна погромов. Император Николай II в своём письме матери от 27 октября 1905 года пишет: «...народ возмутился наглостью и дерзостью революционеров и социалистов, а так как 9/10 из них жиды, то вся злость обрушилась на тех — отсюда еврейские погромы... Но не одним жидам пришлось плохо, досталось и русским агитаторам: инженерам, адвокатам и всяким другим скверным людям». И это действительно так, достаточно взглянуть на факты - в ходе октябрьских погромов погибли 1622 чел. (из них евреев 711 чел., т. е. 43%), а ранено — 3544 чел. (из них евреев 1207 чел., т. е. 34%). (данные С. А. Степанова) Как видите, и эти погромы нельзя назвать чисто еврейскими, число жертв среди евреев пусть ненамного, но всё же меньше жертв среди русских.

И ещё, по подсчётам историка из США Анны Гейфман революционеры разных мастей убили в 1900-х годах около 17 тыс. человек («Родина», 1994г., №1, стр. 25). Это я так, для сравнения …

О «черносотенцах» мы ещё поговорим в другой статье, сейчас просто скажу – их участие в организации самих погромов всегда было либо минимально, либо отсутствовало полностью. Это ещё одна большая ложь евреев.

В статье были использованы труды Кожинова, Солженицина и некоторых других авторов, их я упомянул в самой статье. В качестве иллюстрации использована литография, выпущенная в 1905 г. в США «Царь, прекрати жестокое угнетение евреев!»

До новых встреч, друзья.

Определение того, что есть правда, а что есть истина, и вопрос, чем же они отличаются друг от друга, весьма занимают пытливых носителей русского языка: даже в интернете на форумах можно встретить весьма оживленные дискуссии на этот счет. Причем ответы встречаются самые неожиданные и даже противоречащие друг другу, от «разницы нет» до «это совершенно несопоставимые категории». Попытаемся выяснить, почему же правда и истина вызывают такой интерес у людей всех возрастов и в чем таится загадка их различных толкований.

Определение

Правда – информация, претендующая на достоверность; антоним слова ложь .

Истина – единственно верная информация, абсолютно точно отражающая реальное положение вещей.

Сравнение

В современном русском языке у этих понятий сформировались следующие основные значения. Правда – это знание конкретного, фактического эпизода действительности. Это знание может быть и, скорее всего, является неполным, так как перед человеком в данном случае открывается лишь некий фрагмент, а не целое. Истина же – высокое, сокровенное знание, связанное с духовной, интеллектуальной сферой. Истина близка к общемировым, божественным законам бытия. Правда – понятие более приземленное, будничное, истина – возвышенное, всеобъемлющее. Правда субъективна, а истина объективна. Истина одна, а правда – это лишь точка зрения конкретного человека на какое-либо событие или факт. Любую правду можно попытаться оспорить, истина же не поддается сомнению, так как она абсолютна. Истина сверхценна и не требует доказательств.

Интересно, что такое разделение, которое сегодня воспринимается носителями русского языка как истинное (простите за невольный каламбур!), вплоть до XIX века носило прямо противоположный характер. То есть раньше истина осмыслялась как человеческое, а правда – как божественное начало. Правда являлась непременным атрибутом Бога и святых. Слово правда в языке Древней Руси было тесно связано с понятиями справедливости, праведности, благочестия. Вспомним древнейший правовой кодекс «Русская Правда» – не зря он носил именно такое название. Правда в то время – это результат общения Бога и человека. А вот истина тогда воспринималась как нечто более приземленное: согласно Псалтырю, она восходила «от земли», была даром человеческого разума, в то время как правда приходила «с небес». В некоторых своих значениях истина даже была семантически связана с понятиями товар и деньги . Но уже к XX веку истина и правда поменялись местами: истина «возвысилась», а правда «принизилась».

Выводы сайт

1. В современном русском языке правда – это некая фрагментарная, субъективная информация, претендующая на достоверность, но не обязательно ее несущая. Истина же – абсолютное, неоспоримое знание, связанное с духовной сферой.
2. Правда – понятие приземленное, истина – возвышенное.
3. Правда субъективна, а истина объективна.
4. Истина одна, а правда у каждого может быть своей.
5. Вплоть до XX века толкование понятий правды и истины было прямо противоположным: истина была сугубо человеческим, а правда – божественным началом.

] Составитель П.С. Ульяшов. Ответственный редактор С.В. Маршков. Художник М.А. Зосимова.
(Москва: Алгоритм, 2005)
Скан, обработка, формат Djv: Zed Exmann, 2011

• СОДЕРЖАНИЕ:
  Вадим Кожинов - литератор и историк (5).
  Часть первая. БЕСЕДЫ, ДИАЛОГИ, ИНТЕРВЬЮ
  Сеятель (9).
  Лики и маски истории (25).
  Прерывистый путь (52).
  «Только верить...» (59).
  Россия как чудо (70).
  Две столицы (83).
  На что надеяться России (94).
  Моя боль - Сербия (104).
  «Нелепо вести переговоры с чеченцами в рамках норм мировой демократии» (108).
  «Многое из того, что произошло, можно объяснить русским максимализмом...» (113).
  Поможет ли нашей Родине чувство достоинства? (119).
  Ниглизм - дурной советчик (126).
  Пречистый лик Победы (132).
  Мода на простонародность (145).
  Кто виноват? (185).
  Государственность и культура (205).
  Россия в окружении соседей (217).
  Двоевластие (230).
  «Русская культура началась в дружине» (238).
  «Патриотическая идея социализму не противостоит» (242).
  Русский человек: в поисках правды (249).
  «Прошу считать меня земляком» (258).
  «Социализм в России - это неизбежность» (272).
  Необоримость Руси (275).
  Персона и персонаж (287).
  «Мы не лучше и не хуже других. Мы другие» (301).
  «У нас другое начало» (306).
  Кто и почему нагнетает тему антисемитизма? (311).
  Загадка 37-го (321).
  Загадка космополитов (337).
  Солженицын против Солженицына (353).
  «Судилище» (368).
  Война... литература... история. Письма абхазских писателей Вадиму Кожинову (373).
  Часть вторая. ВОСПОМИНАНИЯ О В.В. КОЖИНОВЕ
  Неосторожный и необходимый (386).
  Алексей Пузицкий. Брат (388).
  Гелий Протасов. У стен Донского монастыря (392).
  Георгий Гачев. Вадим - необходим (401).
  Лев Аннинский. Только Вадим (406).
  Сергей Семанов. Вадим Кожинов и его товарищи в русской антимасонской ложе (416).
  Станислав Лесневский. Артист (423).
  Таисия Наполова. «...И вновь сиротеют душа и природа» (427).
  Михаил Грозовский. Русский просветитель (437).
  Виктор Кожемяко. Его слово в «Правде» и «Советской России», а также в моей жизни (443).
  Сергей Кара-Мурза. Давший посох в тумане (451).
  Евгений Потупов. Он нес в своем сердце победы и беды России (457).
  Александр Васин. Антинекролог (459).
  Станислав Куняев. «За горизонтом старые друзья...» (469).
  Владислав Попов. Вадим Кожинов как мой учитель (507).
  Станислав Куняев. Этот бесстрашный человек (521).
  Сергей Небольсин. Кожинов, Арбат и Россия (535).
  «Если бы не было Зюганова, я бы ни за кого не голосовал» (551).
  Павел Ульяшов. Доброжелатель (557).
  Русские поэты - Вадиму Кожинову. Стихи разных лет (564).

Аннотация издательства: Книги В.В. Кожинова (1930-2001), писателя, историка, знатока отечественной культуры, давно стали настольными для миллионов читателей. Выдающийся просветитель минувшего века, на чьих идеях выросло «два поколения русской национально мыслящей интеллигенции», Вадим Валерианович был чрезвычайно отзывчив на просьбы дать интервью, написать рецензию, рекомендацию. И в этих его работах - масса тонких мыслей, наблюдений, оценок.
Настоящее издание, в которое вошли интервью, беседы, диалоги Вадима Кожинова и воспоминания о нем современников, подготовлено к его 75-летию.

Оригинал взят у afanarizm в О спорном и бесспорном в наследии Вадима Кожинова

Кожинов и пишущие о нём не раз говорили как о достоинстве, что Вадим Валерианович в советские времена ни разу не цитировал Сталина, Брежнева, не употреблял слова «колхоз», «партия», «социализм», был антикоммунистом… Мне непонятно, чем цитата, скажем, из Сталина хуже или постыдней цитаты из Ленина или Маркса. Суть в том, какие это цитаты и какова их роль в тексте. О той же коллективизации можно и нужно говорить как о преступлении (вспомним трилогию В.Белова или статью М.Лобанова «Освобождение»), а можно как об оправданной необходимости (смотрите, например, интервью В.Кожинова «Цена пережитого» // «Российская Федерация сегодня», 2000, № 21). А употребляются ли при этом слова «колхоз», «социализм» и т.д., не имеет никакого значения.

Игорь Шафаревич в статье «Штрихи к творческому портрету Вадима Валериановича Кожинова» («Наш современник», 1993, № 9) мягко замечает: «В его работах 60-70-х годов встречаются цитаты из Маркса, Энгельса и Ленина как ссылки на авторитеты, выводы которых подкрепляют мысли автора». То есть такое цитирование выполняет защитную функцию, и в этом Шафаревич прав и не прав.

Действительно, у Кожинова есть случаи формального, защитного цитирования, как, например, во втором абзаце статьи «Познание и воля критика» (1975) о книге Петра Палиевского «Пути реализма». Вадим Валерианович сводит в этом абзаце идеалиста Гегеля и материалиста Ленина, приводя их идеологически безобидные высказывания. Они утяжеляют взгляды Кожинова на назначение критики и книгу Палиевского. Ударное место этих цитат в композиции статьи делает очевидным замысел критика, хотя и без них, видимо, можно было обойтись.

Однако в статьях В.Кожинова 60-80-х годов немало случаев неформального цитирования или ссылок на Ленина, когда создаётся устойчивое впечатление, что критик разделяет транслируемые идеи. Например, в статье о Василии Белове «В поисках истины» (1979) Кожинов доказывает современность писателя через экскурс в историю литературы: «Феликс Кузнецов начал одну из своих недавних статей многозначительным напоминанием: «Вспомним то сокрушительное поражение, которое потерпела русская критика в конце XIX века. <…> Потребовался гений Ленина … чтобы дать научное и объективное истолкование творчества Толстого». И заканчивается этот экскурс соответственно: «И нам необходимо учитывать тот исторический урок, о котором столь уместно напомнил Феликс Кузнецов».

Итак, непонятно, что подтолкнуло Вадима Валериановича через Ф.Кузнецова искать союзника в Ленине, ссылаться на его опыт истолкования Льва Толстого, который положительным не назовёшь. Статьи Ульянова - это редкостный пример убожества мысли и духа, пример кричащего, абсолютного непонимания Льва Толстого.

Вадим Валерианович не раз говорил о своей приобщённости (относительно ранней по советским меркам) к русской религиозной философии, что произошло благодаря Михаилу Бахтину. И сам Кожинов, по словам Владислава Попова, познакомил уже его «с русской религиозной философией (тогда запрещённой официально): с Н.Фёдоровым, В.Розановым, Н.Бердяевым, а потом славянофилами, евразийцами <…>» («Наш современник», 2003, № 7).

Но как тогда Кожинов, если и не окормляемый, то хотя бы находящийся в поле притяжения русской мысли, мог быть солидарен с Лениным по многим вопросам? Солидарен с этим выродком, чудовищем, русофобом, космополитом, сатанистом, разрушителем традиционной России. Более того, сначала в «кулуарах», а затем, со второй половины 80-х годов, в печати Кожинов транслирует мифы о «хорошем» Ленине.
Один из них, миф о Ленине-патриоте, я впервые услышал в мае 1984 года от Юрия Селезнёва. Он, с присущим ему горением, рассказал мне об «утаённом» наследии Ленина… Юрий Иванович не скрывал, что «неизвестный» Ленин - это не его открытие. Однако имя «открывателя» названо не было, да я в этом и не нуждался. Я с трепетным энтузиазмом поверил в сей миф, так как Юрий Иванович был для меня непререкаемым авторитетом.

Когда в статьях В.Кожинова «Сердце отчизны» («Литературная газета», 1985, № 29), «Уроки истории: О ленинской концепции национальной культуры» («Москва», 1986, № 11), «Мы меняемся»?: Полемические заметки о культуре, жизни и «литдеятелях» («Наш современник», 1987, № 10), в его диалоге с Б.Сарновым («Литературная газета», 1989, № 10-13) зазвучала ленинская тема, авторство услышанного от Селезнёва мифа стало для меня очевидным, но суть не в этом. Многие люди поверили, а некоторые, думаю, продолжают верить в красивые сказки о Ленине…

На протяжении последних примерно пятнадцати лет Вадим Валерианович по непонятным для меня причинам пытался русифицировать и отчасти облагородить В.Ульянова. Неубедительно выглядит противопоставление: с одной стороны, Ленин - патриот, сторонник «решения: революция для России», с другой - все остальные, эмигранты, которые «не знали и не могли знать России, и для них она была «в сущности безразличным материалом» (Кожинов В. - Сарнов Б. Россия и революция // «Литературная газета», 1989, № 11).

Для того, чтобы доказать недоказуемое, В.Кожинову приходится проявить верх изобретательности. Оказывается, в доме Ульяновых «господствовала русско-православная атмосфера», как утверждается в книге «Россия. Век ХХ-ый (1901-1939)» (М., 1991). Вадим Валерианович, всегда столь фундаментальный в доказательствах того или иного тезиса, в данном случае ссылается только на свидетельство Анны Ильиничны об отце как о глубоко верующем человеке и на признание Ленина о своей вере в Бога до 16 лет. Эти факты, если даже принять их на веру, думается, ничего не доказывают, ибо семья, в которой царила «русско-православная атмосфера», не могла бы дать столько, и таких, русофобов, человеконенавистников, людоедов.

Для подтверждения версии «Ленин-патриот» годится и ни о чём, на наш взгляд, не свидетельствующее высказывание Ульянова восемнадцатого года: «добиться… чтобы Русь… стала в полном смысле слова могучей и обильной…», и строки из его завещания: «Я советовал бы очень предпринять на этом съезде ряд перемен в нашем политическом строе». Из приведённых слов завещания В.Кожинов делает совершенно неожиданный, необоснованный вывод: «Да, ни много, ни мало - изменение самого «политического строя», но очевидно, что «ряд перемен» не тождествен «изменению самого политического строя».

Трудно согласиться и со следующей версией: в результате осуществления ленинского завещания орган «верховной власти состоял бы в основном из русских». В.Кожинов, как и многие авторы разных направлений, допускает одну логически-сущностную ошибку. Непонятно, как из рабочих и крестьян, людей с обозначенным только социальным статусом, людей, прошедших через партийное сито, можно в итоге получить русских. То, что русскость 75 или 100 рабочих и крестьян Ленин определяет по крови - это естественно, но то, что подобным образом поступает один из лучших знатоков национального вопроса, более чем удивительно.

Отношение В.Кожинова к Сталину менялось на протяжении жизни. Он не раз вспоминал о том, что в школьные годы был юношей, далёким от политики. Однако в МГУ, где Кожинов учился на филфаке, общая атмосфера была такая, что он в короткий срок стал «искренним убеждённым сталинистом», вступил в комсомол… В 60-70-е годы, если судить по статьям и воспоминаниям Вадима Валериановича, культ Сталина остался позади, был положительно преодолён. В годы перестройки тема Сталина зазвучала во многих публикациях Кожинова.

Самый большой резонанс вызвала статья «Правда и истина» («Наш современник», 1988, № 4). В ней автор, в отличие от Анатолия Рыбакова (чей роман «Дети Арбата» был подвергнут доказательной и тотальной критике), говорит о Сталине как порождении российского и мирового революционного и «левого» движения вообще. Эти и другие идеи Кожинова звучали кричащим диссонансом на фоне огромного количества статей, в которых шло развенчание Сталина через противопоставление ему «достойных» коммунистов: Н.Бухарина, С.Кирова, Ф.Раскольникова, М.Рютина, М.Тухачевского и т.д.

Статья Вадима Кожинова была воспринята «левыми» как защита Сталина, в чём упрекали критика авторы от В.Лакшина до Б.Сарнова. В другом контексте эта тема прозвучала в открытом письме Алеся Адамовича Вадиму Кожинову «Как прореживать «морковку» («Огонёк», 1989, № 35). Кожинов в ответном письме «Плод раздражённой фантазии» («Огонёк», 1989, № 41), в частности, утверждал: «Я, например, в отличие от Вас, вообще никогда не употреблял слово «колхозы», так как не имел возможности сказать, что я о «колхозах» думаю.

И последнее. Так как возразить мне Вы, по существу, не можете <…>, Вы, Александр Михайлович, решили не спорить, а создать некий жуткий «образ Вадима Кожинова» - апологета террора, коллективизации, репрессий. Но этот «образ» - плод одной только раздражённой фантазии».

Мифу «левых» о Сталине-злодее, который в 1928-1929 годах совершил контрреволюционный переворот, Кожинов противопоставил идею закономерности, подготовленности явления Сталина и сталинизма. Так, в статье «Самая большая опасность…» Вадим Валерианович утверждал: «… Сталинизм смог восторжествовать потому, что в стране имелись сотни тысяч или даже миллионы абсолютно искренних, абсолютно убеждённых в своей правоте «сталинистов» («Наш современник», 1989, № 1).

В этой и таких статьях, как «Правда и истина» («Наш современник», 1988, № 4), «1948-1988. Мысли и отчасти воспоминания об «изменениях» литературных позиций» («Литературная учёба», 1988, №3), Кожинов называет и характеризует прежде всего тех «сталинистов», которые во времена перестройки в списках «левых» проходили как «антисталинисты». Это Н.Бухарин, С.Киров, Б.Пастернак, А.Твардовский, А.Дементьев и другие.

Вадим Кожинов многочисленными примерами свою точку зрения подтверждает. Я приведу лишь одно его высказывание о Пастернаке: «Он не только безусловно верил в Сталина в 1930-х годах (что явствует, например, из воспоминаний вдовы Осипа Мандельштама), но и во многом сохранял эту веру позднее. Его поэтические книги, изданные в 1943, 1945 и 1948 годах, по своей общей настроенности не противоречили тогдашней литературе в целом, а в прозе он писал, например, во время войны: «Как веками учил здравый смысл и повторял товарищ Сталин, дело правое должно рано или поздно взять верх. Это время пришло. Правда восторжествовала» («Литературная учёба», 1988, № 3).

В статье «К спорам о «русском национальном сознании» (1990) В.Кожинов оценивает Сталина с точки зрения отношения к отечественной истории и литературе. Высказывание Сталина 1934 года о России, которую всю историю «непрерывно били», В.Кожинов называет нелепейшим и иронично комментирует... На приводимых примерах Вадим Валерианович показывает, что позиция Сталина в данном вопросе была созвучна таким русофобам, как Л.Троцкий, Н.Бухарин, И.Эренбург.

В этой статье Кожинов оценивает версию, которая вскоре станет очень популярной, версию о повороте Сталина к патриотизму во второй половине 30-х годов. Эта преимущественно косметически новая политика объясняется Вадимом Валериановичем тактическими и стратегическими соображениями: «... Явно приближавшаяся военная угроза заставляла власти задуматься над тем, что будет защищать народ. Но совершенно ложно представление, согласно которому тогдашние власти действительно «поощряли» подлинное национальное сознание». Эту мысль Кожинов довольно часто подтверждает сведениями о репрессированных писателях. Из пятидесяти «левых», «далёких от русской идеи» авторов было репрессировано двое, из двадцати «неославянофилов» остался в живых лишь Пимен Карпов. Вывод Вадима Валериановича вполне закономерен и справедлив: «Те, кто полагает, что Сталин поддерживал-де «национально мыслящих» русских писателей, должен либо отказаться от этого представления, либо же прийти к выводу, что репрессии против писателей проводил не Сталин».

Показательна полемика Кожинова с Лобановым, возникшая в этой связи через шесть лет. Вадим Валерианович в «Загадке 1937 года» («Наш современник», 1996, № 8) комментирует основные положения статьи Михаила Петровича «Единение. На чём?» («Наш современник», 1996, №7) и критику в свой адрес. В.Кожинов вслед за Ю.Емельяновым утверждает, что отказ от дискредитации всего русского вызван тем, что это вредило развитию мировой революции. А опора на славную русскую историю, имена Дмитрия Донского, Суворова, Ушакова и т.д., политика, которая началась после 1934 года, вызвана не «личными сталинскими представлениями», а «пониманием исторического развития страны». Здесь, конечно, с точки зрения логики, не всё ясно у Кожинова: понимание в представление Сталина не входит?

Очень важное дополнение к теме содержится в интервью Кожинова «Лики и маски истории» («Завтра», 2000, № 27-28). Вновь говоря о повороте середины 30-х годов, Вадим Валерианович подчёркивает его ограниченность, которая выразилась и в том, что данный процесс не касался религиозно-философских истоков русской культуры, «остававшихся под запретом до самого последнего времени».

В работах и интервью В.Кожинова 90-х годов тема Сталина возникает довольно часто, и Вадим Валерианович с постоянством убеждённого человека высказывает, по сути, одни и те же полюбившиеся ему идеи, сопровождая их периодически новой фактической «поддержкой», а иногда и этическими оценками. Так, в беседе с Виктором Кожемяко Кожинов версию о Сталине-патриоте опровергает не совсем частым для себя способом: «Я не могу, скажем, простить ему, что в 1946 году, когда в стране был страшный голод, он бросил огромное количество хлеба в Германию, чтобы подкупить немцев. Есть, конечно, понятие политической целесообразности, но настоящий патриот, по-моему, так поступить всё же не мог» («Правда», 1996, 21 марта).

В интервью с Виктором Кожемяко («Правда», 1996, 21 марта) и беседе с Алексеем Зименковым («Подмосковные известия», 1997, 21 августа) речь идёт о возможном восприятии Сталина в нашей стране. В интервью об оправдании Сталина говорится как о факте неизбежном, лишь степень оправданности является объектом обсуждения. В.Кожинов утверждает: «Я убеждён, что в России Сталин никогда не будет оправдан до такой степени, как во Франции оправдан Наполеон, ставший там величайшим представителем нации». В беседе с Зименковым Вадим Валерианович не столь категоричен: «Будем надеяться, никто не заставит русских людей отменить нравственный приговор Ивану Грозному и Сталину (иначе мы перестанем быть русскими)».

Подобная двойственность в отношении к Сталину характерна для статей Кожинова 90-х годов. Через часть из них лейтмотивом проходит идея о Сталине как абсолютном, высшем зле, которое побеждает обычное, земное зло, всех этих радеков, зиновьевых, «у кого руки по локоть, а ноги были по колено в крови…». И в свои «союзники» Вадим Кожинов берёт Александра Пушкина и Михаила Булгакова, как, например, в беседе с Вяч.Морозовым («Наш современник», 1999, № 6).

Сомнения возникают и по персоналиям, точнее, по Пушкину, и в плане общетеоретическом, ибо таким образом происходит частичная реабилитация абсолютного зла. К чему это может привести, продемонстрировал Вадим Кожинов в 2000 году. Он утверждает, что в темпах коллективизации и в раскулачивании были виновны зажиточные крестьяне, которые не захотели продавать хлеб государству. Действительно не захотели, только из-за низкой закупочной цены, а не потому, что, как считает В.Кожинов, этот небольшой процент крестьян «где тайно, а где явно, дал понять, что, угрожая всеобщим голодом, он готов был требовать от власти уступок, включая политические» («Российская Федерация сегодня», 2000, № 21).

Кожинов, который в стольких работах блистательно следует заветам своего учителя Эвальда Ильенкова («мыслить надо в фактах», «истина конкретна»), в данном случае нарушает его заветы. Там, где Вадим Валерианович факты приводит, они звучат неубедительно, и «обратной связи с реальностью» (то, к чему стремится Кожинов, по его признанию) не возникает.

Пытаясь доказать неизбежность коллективизации, Вадим Валерианович воссоздаёт атмосферу жизни в деревне 1925-1928 годов следующим образом. Он ссылается на свидетельство Николая Тряпкина, которому в указанный период было 7-10 лет. И далее следуют такие размышления и вывод Кожинова: «Зачем надрываться ради какого-то там расширенного производства, индустриализации? А ведь крестьяне составляли 80 процентов населения страны. Продлись такая жизнь до 1941 года - нам нечем было бы воевать».

Как видим, в трактовке этого вопроса Кожинов не оригинален, он повторяет расхожую версию советских историков-ортодоксов. Печально, что Вадим Валерианович, избегавший в советское время слова «колхоз» из-за невозможности сказать правду о коллективизации, на закате жизни выдал такую версию. Не менее печально и удивительно, что она стала популярной среди некоторых «правых» во второй половине 90-х годов.